Шестое мая — день памяти музыканта Святослава Задерия, ушедшего из жизни девять лет назад. Охтинский пресс-центр в этот день представляет интервью с ним, записанное в конце 2003 года для журнала «Арт-город» и ранее не публиковавшееся.

— Вы как-либо участвуете в мероприятиях, посвящённых двадцатилетию группы «Алиса»?

— Хэхэ-летие? Пока нет. Дело в том, что Костя, наверное, по какому-то григорианскому календарю считал. Днём рождения группы считается её первое выступление, разве нет? Момент, когда впервые прозвучало её имя.

— Насколько Ваша нынешняя музыка отличается от группы «НАТЕ!» середины и конца восьмидесятых?

— У нас всегда она изменяется, поэтому мне трудно ответить. Мы постоянно занимаемся экспериментами со звуком, поэтому я даже не могу сказать, как будет звучать наш следующий альбом. Есть вещи, которые происходят в режиме спонтанной импровизации. Я считаю это лучшим элементом в творчестве: когда оно не просто спланировано, а когда участвующие в нём творческие люди имеют тенденцию к проявлению личного «я». Когда это делается вместе, получается намного интереснее. Да, есть какие-то прогнозируемые моменты, но, как правило…

— Хотя бы в какую сторону идут эти эксперименты?

— Ты слышал «Энергию» «Алисы»? Вот как ты назовёшь стиль этой музыки? Как правило, я совмещаю разные жанры, а технику, в том числе электронную, считаю лишь помощником в нашем нелёгком колдовском деле. (смеётся)

— Название «НАТЕ!» было написано большими буквами и некоторыми расшифровывалось как “hate” — ненависть. Это действительно так?

— Когда я называл так свою команду, то этого не знал. В школе я изучал немецкий. Можно разные слова читать по-разному. Например, прочитай задом наперёд «Кинчев»: что получится? Вечник. По-русски имя «Константин» должно в сокращённом виде читаться как «Кащей», а не как «Костя». Отсюда и Вечник. Какое там «хэхэ лет»… (смеётся)

— Значит, ненависти там не было?

— В наших сердцах — нет. (улыбается)

Я нашёл форму оправдания: от любви до ненависти один шаг. Высшая форма любви — это ненависть. «Я так тебя люблю, что даже ненавижу».

— С музыкальными самиздатами в 80-е годы Вам приходилось общаться?

— Да, конечно. Но тогда это были объективные самиздаты. Тот же Старцев — это был человек с позицией. Печатались несколько критиков, все друг друга знали, у каждого было особенное мнение. Это и требуется от издания по искусству — разнообразие мнений. Либо строгая позиция: «мы за Че Гевару». То есть, типа, за рок: напился — рок, стошнило — рок, накурился — тоже рок! Остальное — уже рок-н-ролл… (смеётся)

Помнишь, в «Золотом телёнке» Паниковский рассказывал про городового в Киеве? «Фамилия его была Небаба, сейчас он музыкальный критик». Вот и я удивился, как легко, например, из архивариусов переходят в музыкальные критики. Музыкальными и художественными критиками становятся люди, либо специально что-то окончившие, либо те, у кого сложился авторитет. Тогда превращение в критика хоть как-то оправдано.

Такая же проблема сейчас и в музыке. Например, я встречаю молодого гитариста. Парень быстро бегает пальчиками по всей гитаре, фуззы гоняет. Я говорю: «Попробуй блюз сыграть!» А он играет вальс. И я понимаю, что объяснять ему, что такое блюз, нужно ещё с негритянских спиричуэлов. Я окончил джазовую школу и сдавал историю джаза. А когда человек не понимает разницы между вальсом и блюзом, с ним очень трудно играть музыку.

В том числе и поэтому сейчас произошёл спад. Всё-таки рок-клуб готовил, давал что-то интересное: проходили семинары по поэзии, просто прослушивания. Сейчас на сцене показывается всё, что угодно. Восторг может вызывать даже голая жопа, хотя уже и она перестала радовать.

В Советском Союзе заниматься искусством было гораздо легче. Краски и струны стоили недорого, инструменты всегда можно было найти. Я приходил к директору Дворца культуры «Невский» и говорил: «Мы самодеятельная группа. Можно мы у вас будем базироваться?» Он отвечал: «Пожалуйста, идите вниз, наберите себе аппаратуру». Мы спускались, брали себе колонки и начинали работать.

— В последние годы Вам хватает внимания журналистов?

— Я общаюсь с прессой только в ситуации, когда она мне каким-то образом импонирует.

Я в роке занимаю режиссёрскую позицию, в «Алисе» тоже так было. У нас, как в театре, все находятся на своих местах. Есть главные роли, есть остальные. Мне, как режиссёру, всегда было интересно как будто ставить спектакль: заниматься аранжировкой, всё выстраивать. До этого у меня была тяжёлая группа «Хрустальный шар». Там тоже всё было по-хардроковски, как положено. «НАТЕ!» — уже другой спектакль.

— Как бы Вы оценили современную ситуацию в рок-музыке в целом?

— А я только что тебе рассказал про молодого гитариста.

— И это везде?

— Да. При советской власти для того, чтобы выйти на сцену, человек должен был иметь хотя бы минимальную бумажку — хотя бы об окончании детской музыкальной школы по классу пианино. И то с натяжкой. Мы вынуждены были, играя, ещё и работать. Это уже ко многому обязывало.

В рок-клубе половина музыкантов обучалась в джазовой школе, многие были хорошими джазистами. И мы были вынуждены её закончить, потому что без бумажки… Это всегда плюс.

— Но ведь у многих рок-музыкантов того времени не было и нет музыкального образования? Начиная с Гребенщикова?

— Боб — он ведь гуру. Он сам преподаватель. Во-первых, он старше нас. Во-вторых, вся эта тусовка — Боб, Майк, Цой — много занималась самообразованием, все они черпали из одного ведра. В текстах их песен было много переведённых цитат из западной музыки, из ритм-энд-блюза. Тогда я не имел возможности слушать всё, что появлялось на Западе, и принимал это за чистую монету. А позже, когда многое услышал, был поражён тому, сколько у того же Гребенщикова цитат — из того же Моррисона.

Как я понимаю, сейчас никаких семинаров по музыке не проходит.

— Но сейчас и нет таких организаций, как Ленинградский рок-клуб.

— Чего уж говорить тогда?.. (улыбается)

— Но попытки предпринимались?

— Для этого нужны предпосылки. Как и для революции (улыбается)

Наверное, сейчас это должно существовать в какой-то другой форме, иначе будет нелепо.

— Как Вы считаете, нужна ли сейчас такая организация — как образовательная или концертная? Был же некий ренессанс в середине 90-х, когда в здании на Рубинштейна работала студия, был небольшой магазинчик, проходили концерты…

— Пожми руку Брежневу. Не было там ничего! В какой-то момент возникли бар и магазин, которые пытались использовать вывеску рок-клуба для привлечения покупателей. Но это было быстро распознано благородными разбойниками, которые пришли послушать музыку, а узнали, что там просто бар и магазин. Им было предложено заплатить, и на следующий день ни бара, ни магазина не стало.

— И больше никогда ничего?

— Пока сложно… Настоящих буйных мало.

— А появиться неоткуда?

— И мужчины, и женщины продолжают работать над кадрами! (смеётся)

— Организуйся такое место, Вы пошли бы?

— Ты мне прямо скажи: ты хочешь его организовать?

— Нет, мне интересно, возможно ли это.

— Возможно.

— Просто я помню, сколько инициатив было в 90-е годы: разные авторские общества, профсоюз рок-музыкантов…

— Для того, чтобы что-то делать, нужно это уметь. А если рассуждать так, что мы сейчас что-нибудь организуем, и сразу всё появится, — так не бывает.

— Когда выйдет следующая часть Ваших воспоминаний?

— Скоро. Я предлагал в твоём журнале печатать фрагменты, но не знаю, как отреагирует на это издательство. Это было яркое время, есть, что вспомнить и о чём поговорить.

— Там описывались некоторые жутковатые моменты…

— Да, но всё это правда. А мне каково? Я всё это сам видел. Позже я планирую описать ещё некоторые наши эксперименты с разными веществами. Мы же все так или иначе ветераны химической революции.

— Сейчас возможно появление новых Башлачёвых? Или они уже есть?

— Я не его папа! (смеётся)

— А в творческом смысле?

— Меня тут попросили дать автограф и написать: «От Создателя группы “Алиса”». Я уточнил: «Можно я букву “С” маленькой напишу?» Ты меня спрашиваешь, не планируется ли новый Башлачёв. А я его не делал. Да и он своего отца не знает…

Как и у Христа — безотцовщина, основная проблема искусства и религии.

— Как сохранять память о Башлачёве?

— Мы с друзьями-музыкантами планируем выпустить альбом каверов на его песни. У меня есть некоторое право это делать — и не только моральное. Когда-то мы с ним об этом говорили. Если у меня есть возможность это реализовать, то почему бы не сделать?

Как говорят мои друзья, интонационно перепевать Башлачёва у меня получается правильно. Мы же с ним пели голос в голос. Я его учил каким-то вещам — всё-таки у меня музыкальное образование, а у Сашки — гуманитарное. А он меня обучал слову, его сути, лингвистическим основам. И Костю. Нам это очень много дало.

— Как Вы считаете, должны ли и дальше выходить книги о Башлачёве, переиздания его записей?

— Я недавно в магазине видел сборник “Best of…”. Всем этим вертит Олег Коврига как издатель. У Сашки не было ничего кроме одной студийной пластинки, всё остальное — домашние концерты.

Башлачёв является для многих людей, которые участвовали в рок-движении, фигурой, в событиях памяти которого без вариантов стоит участвовать. Это некое знамя. Из Москвы на десятилетие приезжали Троицкий, Липницкий, Рыженко — совершенно бескорыстно. Жанна Агузарова готовила его песни. Но спонсоры пожалели денег, чтобы её привезти.

СашБаш говорил: «Не плачь, не жалей, кого нам жалеть? Ведь ты, как и я, сирота! О чём тут жалеть? А ну, от винта!»

Статьи бывают разные: у тебя — своя, у меня — своя. Встретимся в одном Большом доме, выше облаков. Всех нас примет главный начальник, пожмёт руку.

Всё, закончилось твоё интервью?

— Да.

Интервью: Евгений Веснин
Фото: Андрей Кулешов
Информационное агентство «Охтинский пресс-центр»